23
«И
было всё на небесах
Светло
и тихо. Сквозь пары
Вдали
чернели две горы,
Наш
монастырь из-за одной
Сверкал
зубчатою стеной.
Внизу
Арагва и Кура,
Обвив
каймой из серебра
Подошвы
свежих островов,
По
корням шепчущих кустов
Бежали
дружно и легко…
До
них мне было далеко!
Хотел
я встать – передо мной
Всё
закружилось с быстротой;
Хотел
кричать – язык сухой
Беззвучен
и недвижим был…
Я
умирал. Меня томил
Предсмертный
бред.
Казалось
мне,
Что
я лежу на влажном дне
Глубокой
речки – и была
Кругом
таинственная мгла.
И,
жажду вечную поя,
Как
лед холодная струя
Журча
вливалася мне в грудь…
И
я боялся лишь заснуть,
Так
было сладко, любо мне…
А
надо мною в вышине
Волна
теснилася к волне,
И
солнце сквозь хрусталь волны
Сияло
сладостней луны…
И
рыбок пестрые стада
В
лучах играли иногда.
И
помню я одну из них:
Она
приветливей других
Ко
мне ласкалась. Чешуей
Была
покрыта золотой
Ее
спина. Она вилась
Над
головой моей не раз,
И
взор ее зеленых глаз
Был
грустно нежен и глубок…
И
надивиться я не мог:
Ее
сребристый голосок
Мне
речи странные шептал,
И
пел, и снова замолкал.
Он
говорил: «Дитя мое,
Останься
здесь со мной:
В
воде привольное житье
И
холод и покой.
* * *
Я
созову моих сестер:
Мы
пляской круговой
Развеселим
туманный взор
И
дух усталый твой.
* * *
Усни,
постель твоя мягка,
Прозрачен
твой покров.
Пройдут
года, пройдут века
Под
говор чудных снов.
* * *
О
милый мой! не утаю,
Что
я тебя люблю,
Люблю
как вольную струю,
Люблю
как жизнь мою…»
И
долго, долго слушал я;
И
мнилось, звучная струя
Сливала
тихий ропот свой
С
словами рыбки золотой.
Тут
я забылся. Божий свет
В
глазах угас. Безумный бред
Бессилью
тела уступил…
|