Песнь одиннадцатая
Круг
первый (продолжение)
1
И наш отец, на небесах царящий,
Не замкнутый, но первенцам своим
Благоволенье прежде всех дарящий,
4
Пред мощью и пред именем твоим
Да склонится вся тварь, как песнью
славы
Мы твой сладчайший дух благодарим!
7
Да снидет к нам покой твоей державы,
Затем что сам найти дорогу к ней
Бессилен разум самый величавый!
10
Как, волею пожертвовав своей,
К тебе взывают ангелы «Осанна»[670],
Так на земле да будет у людей!
13
Да ниспошлется нам дневная манна,[671]
Без коей по суровому пути
Отходит вспять идущий неустанно!
16
Как то, что нам далось перенести,
Прощаем мы, так наши прегрешенья
И ты, не по заслугам, нам прости!
19
И нашей силы, слабой для боренья,
В борьбу с врагом исконным не вводи,
Но охрани от козней искушенья!
22
От них, великий боже, огради
Не нас, укрытых сенью безопасной,
А тех, кто там остался позади».
25
Так, о себе и нас в мольбе всечасной,
Шли тени эти и несли свой гнет,
Как сонное удушие ужасный,
28
Неравно бедствуя и все вперед
По первой кромке медленно шагая,
Пока с них тьма мирская не спадет.
31
И если там о нас печаль такая,
Что здесь должны сказать и сделать
те,
В ком с добрым корнем воля есть
благая,
34
Чтоб эти души, в легкой чистоте,
Смыв принесенные отсюда пятна,
Могли подняться к звездной высоте?
37
«Скажите, – и да снидут
благодатно
К вам суд и милость, чтоб, раскрыв
крыла,
Вы вознеслись отсюда
безвозвратно, –
40
Где здесь тропа, которая бы шла
К вершине? Если же их две иль боле,
То где не так обрывиста скала?
43
Идущего со мной в немалой доле
Адамово наследие гнетет,
И он, при всходе медлен поневоле».
46
Ответ на эту речь, с которой тот,
Кто был мой спутник, обратился к
теням,
Неясно было, от кого идет,
49
Но он гласил: «Есть путь к отрадным
сеням;
Идите с нами вправо: там, в скале,
И человек взберется по ступеням.
52
Когда бы камень не давил к земле
Моей строптивой шеи так сурово,
Что я лицом склонился к пыльной мгле,
55
На этого безвестного живого
Я бы взглянул – узнать, кто он такой,
И вот об этой ноше молвить слово.
58
Я был латинянин; родитель мой –
Тосканский граф Гульельм
Альдобрандески;
Могло к вам имя и дойти молвой.
61
Рожден от мощных предков, в древнем
блеске
Из славных дел, и позабыв, что мать
У всех одна,[672] заносчивый и резкий,
64
Я стал людей так дерзко презирать,
Что сам погиб, как это Сьена знает
И знает в Кампаньятико вся чадь.[673]
67
Меня, Омберто, гордость удручает
Не одного; она моих родных
Сгубила всех, и каждый так страдает.[674]
70
И я несу мой груз, согбен и тих,
Пока угодно богу, исполняя
Средь мертвых то, что презрел средь
живых».
73
Я опустил лицо мое, внимая;
Один из них, – не тот, кто речь держал, –
Извившись из-под каменного края,
76
Меня увидел и, узнав, позвал,
С натугою стремясь вглядеться ближе
В меня, который, лоб склонив, шагал.
79
И я: «Да ты же Одеризи, ты же
Честь Губбьо,[675] тот, кем горды мастера
«Иллюминур», как говорят в Париже!»[676]
82
«Нет, братец, в красках веселей игра
У Франко из Болоньи,[677] – он ответил. –
Ему и честь, моя прошла пора.
85
А будь я жив, во мне бы он не
встретил
Хвалителя, наверно, и поднесь;
Быть первым я всегда усердно метил.
88
Здесь платят пеню за такую спесь;
Не воззови я к милости Владыки,
Пока грешил, – я не был бы и
здесь.
91
О, тщетных сил людских обман великий,
Сколь малый срок вершина зелена,
Когда на смену век идет не дикий!
94
Кисть Чимабуэ[678] славилась одна,
А ныне Джотто[679] чествуют без лести,
И живопись того затемнена.
97
За Гвидо новый Гвидо высшей чести
Достигнул в слове; может быть, рожден
И тот, кто из гнезда спугнет их
вместе.[680]
100
Мирской молвы многоголосый звон –
Как вихрь, то слева мчащийся, то
справа;
Меняя путь, меняет имя он.
103
В тысячелетье так же сгинет слава
И тех, кто тело ветхое совлек,
И тех, кто смолк, сказав «ням-ням» и
«вава»;
106
А перед вечным – это меньший срок,
Чем если ты сравнишь мгновенье ока
И то, как звездный кружится чертог.[681]
109
По всей Тоскане прогремел широко
Тот, кто вот там бредет, не торопясь;
Теперь о нем и в Сьене нет намека,
112
Где он был вождь, когда надорвалась
Злость флорентийцев, гордая в те
лета,[682]
Потом, как шлюха, – втоптанная в
грязь.
115
Цвет славы – цвет травы: лучом
согрета,
Она линяет от того как раз,
Что извлекло ее к сиянью света».
118
И я ему: «Правдивый твой рассказ
Смирил мне сердце, сбив нарост
желаний;
Но ты о ком упомянул сейчас?»
121
И он в ответ: «То Провенцан Сальвани;
И здесь он потому, что захотел
Держать один всю Сьену в крепкой
длани.
124
Так он идет и свой несет удел,
С тех пор как умер; вот оброк
смиренный,
Платимый каждым, кто был слишком
смел».
127
И я: «Но если дух, в одежде тленной
Не каявшийся до исхода лет,
Обязан ждать внизу горы блаженной, –
130
Когда о нем молитвы доброй нет, –
Пока срок жизни вновь не повторился,
То как же этот – миновал запрет?»
133
«Когда он в полной славе
находился, –
Ответил дух, – то он, без лишних
слов,
На сьенском Кампо сесть не
постыдился,
136
И там, чтоб друга вырвать из оков,
В которых тот томился, Карлом взятый,
Он каждой жилой был дрожать готов.
139
Мои слова, я знаю, темноваты;
И в том, что скоро ты поймешь их сам,
Твои соседи будут виноваты.[683]
142
За это он и не остался там».[684]
|