Песнь тридцать вторая
Земной
Рай – Древо познания
1
Мои глаза так алчно утоляли
Десятилетней жажды[1024] жгучий зной,
Что все другие чувства мертвы стали;
4
Взор здесь и там был огражден стеной
Невнятия, влекомый неуклонно
В былую сеть улыбкой неземной;
7
Но влево отклонился принужденно,
Когда из уст богинь,[1025]
стоявших там,
Раздалось слово: «Слишком
напряженно!»
10
Упадок зренья, свойственный глазам,
В которых солнце свеже отразилось,
Меня на время приобщил к слепцам;
13
Когда же с малым зренье вновь
сроднилось
(Я молвлю «с малым», мысля о большом,
С которым ощущенье разлучилось),
16
Я видел – вправо повернув плечом,
Святое войско шло стезей возвратной,[1026]
С седмицей свеч и с солнцем пред
челом.
19
Как, оградив себя щитами, ратный
Заходит строй, за стягом идя вспять,
Пока порядок не создаст
обратный, –
22
Так стран небесных головная рать
Вся перед нами прежде растянулась,
Чем колесница стала загибать.
25
Из женщин каждая к оси вернулась,
И благодатный груз повлек Грифон,
Но ни перо на нем не шелохнулось.
28
Та, кем я был сквозь воду проведен,
И я, и Стаций шли с руки, где круче
Колесный след в загибе закруглен.
31
Так, через лес, пустынный и дремучий
С тех пор, как змею женщина вняла,
Мы шли под голос ангельских созвучий.
34
Насколько трижды пролетит стрела,
Настолько удалясь, мы шаг прервали,
И Беатриче на землю сошла.
37
Тогда «Адам!» все тихо пророптали
И обступили древо, чьих ветвей
Ни листья, ни цветы не украшали.[1027]
40
Его намет, чем выше, тем мощней
И вправо расширявшийся, и влево,
Дивил бы индов высотой своей.
43
«Хвала тебе, Грифон, за то, что древа
Не ранишь клювом;[1028] вкус отраден в нем,
Но горькие терзанья терпит
чрево», –
46
Вскричали прочие, обстав кругом
Могучий ствол; и Зверь двоерожденный:
«Так семя всякой правды соблюдем».
49
И, к дышлу колесницы обращенный,
Он к сирой ветви сам его привлек,
Связав их вязью, из нее сплетенной.[1029]
52
Как наши поросли, когда поток
Большого света смешан с тем, который
Вслед за ельцом небесным ждет свой
срок,[1030]
55
Пестро рядятся в свежие уборы,
Пока еще не под другой звездой
Коней для Солнца запрягают Оры, –
58
Так в цвет, светлей фиалки полевой
И гуще розы, облеклось растенье,
Где прежде каждый сук был неживой.
61
Я не постиг нездешнее хваленье,
Которое весь сонм их возгласил,
И не дослушал до конца их пенье.
64
Умей я начертать, как усыпил
Сказ о Сиринге очи стражу злому,[1031]
Который бденье дорого купил,
67
Я, подражая образцу такому,
Живописал бы, как ввергался в сон;
Но пусть искуснейший опишет дрему.
70
А я скажу, как я был пробужден
И полог сна раздрали блеск мгновенный
И возглас: «Встань же! Чем ты
усыплен?»[1032]
73
Как, цвет увидев яблони священной,
Чьим брачным пиром небеса полны
И чьи плоды бесплотным вожделенны,
76
Петр, Иоанн и Яков, сражены
Бесчувствием, очнулись от глагола,
Который разрушал и глубже сны,
79
И видели, что лишена их школа
Уже и Моисея, и Ильи,
И на учителе другая стола,[1033] –
82
Так я очнулся, в смутном забытьи
Увидев над собой при этом кличе
Ту, что вдоль струй вела шаги мои.
85
В смятенье, я сказал: «Где Беатриче?»
И та: «Она воссела у корней
Листвы, обретшей новое величье.
88
Взгляни на круг приблизившихся к ней;
Другие ввысь восходят[1034] за
Грифоном,
И песня их и глубже, и звучней».
91
Звенела ль эта речь дальнейшим
звоном,
Не знаю, ибо мне была видна
Та, что мой слух заставила заслоном.
94
Она сидела на земле, одна,
Как если б воз, который Зверь
двучастный
Связал с растеньем, стерегла она.
97
Окрест нее смыкали круг прекрасный
Семь нимф,[1035] держа огней священный
строй,
Над коим Австр и Аквилон[1036] не
властны.
100
«Ты здесь на краткий срок в сени
лесной,
Дабы затем навек, средь граждан Рима,
Где римлянин – Христос, пребыть со
мной.
103
Для пользы мира, где добро гонимо,
Смотри на колесницу и потом
Все опиши, что взору было зримо».[1037]
106
Так Беатриче; я же, весь во всем
К стопам ее велений преклоненный,
Воззрел послушно взором и умом.
109
Не падает столь быстро устремленный
Огонь из тучи плотной, чьи пласты
Скопились в сфере самой отдаленной,
112
Как птица Дия пала с высоты
Вдоль дерева, кору его терзая,
А не одну лишь зелень и цветы,
115
И, в колесницу мощно ударяя,
Ее качнула; так, с боков хлеща,
Раскачивает судно зыбь морская.[1038]
118
Потом я видел, как, вскочить ища,
Кралась лиса к повозке величавой,
Без доброй снеди до костей тоща.
121
Но, услыхав, какой постыдной славой
Ее моя корила госпожа,
Она умчала остов худощавый.[1039]
124
Потом, я видел, прежний путь держа,
Орел спустился к колеснице снова
И оперил ее, над ней кружа.[1040]
127
Как бы из сердца, горестью больного,
С небес нисшедший голос произнес:
«О челн мой, полный бремени дурного!»
130
Потом земля разверзлась меж колес,
И видел я, как вышел из провала
Дракон, хвостом пронзая снизу воз;
133
Он, как оса, вбирающая жало,
Согнул зловредный хвост и за собой
Увлек часть днища, утоленный мало.
136
Остаток, словно тучный луг – травой,
Оделся перьями, во имя цели,
Быть может, даже здравой и благой,
139
Подаренными, и они одели
И дышло, и колеса по бокам,
Так, что уста вздохнуть бы не успели.[1041]
142
Преображенный так, священный храм
Явил семь глав над опереньем птичьим:
Вдоль дышла – три, четыре – по углам.
145
Три первые уподоблялись бычьим,
У прочих был единый рог в челе;
В мир не являлся зверь, странней
обличьем.[1042]
148
Уверенно, как башня на скале,
На нем блудница наглая сидела,
Кругом глазами рыща по земле;
151
С ней рядом стал гигант, чтобы не
смела
Ничья рука похитить этот клад;
И оба целовались то и дело.[1043]
154
Едва она живой и жадный взгляд
Ко мне метнула, друг ее сердитый
Ее стегнул от головы до пят.
157
Потом, исполнен злобы ядовитой,
Он отвязал чудовище и в лес
Его повлек, где, как щитом укрытый,
160
С блудницей зверь невиданный исчез.[1044]
|
